Неточные совпадения
«Где это, — подумал Раскольников,
идя далее, — где это я читал, как один приговоренный к
смерти,
за час до
смерти, говорит или думает, что если бы пришлось ему жить где-нибудь на высоте, на скале, и на такой узенькой площадке, чтобы
только две ноги можно было поставить, — а кругом будут пропасти, океан, вечный мрак, вечное уединение и вечная буря, — и оставаться так, стоя на аршине пространства, всю жизнь, тысячу лет, вечность, — то лучше так жить, чем сейчас умирать!
— Когда?.. — приостановился Раскольников, припоминая, — да дня
за три до ее
смерти я был у ней, кажется. Впрочем, я ведь не выкупить теперь вещи
иду, — подхватил он с какою-то торопливою и особенною заботой о вещах, — ведь у меня опять всего
только рубль серебром… из-за этого вчерашнего проклятого бреду!
Что мог я извлечь и из этого? Тут было
только беспокойство обо мне, об моей материальной участи; сказывался отец с своими прозаическими, хотя и добрыми, чувствами; но того ли мне надо было ввиду идей,
за которые каждый честный отец должен бы
послать сына своего хоть на
смерть, как древний Гораций своих сыновей
за идею Рима?
— Тяжко мне… видения вижу! Намеднись встал я ночью с ларя, сел, ноги свесил… Смотрю, а вон в том углу
Смерть стоит. Череп — голый, ребра с боков выпятились… ровно шкилет. «
За мной, что ли?» — говорю… Молчит. Три раза я ее окликнул, и все без ответа. Наконец не побоялся,
пошел прямо к ней — смотрю, а ее уж нет.
Только беспременно это онаприходила.
— Ну, раньше
смерти не помрешь.
Только не надо оборачиваться в таких делах… Ну,
иду я, он
за мной, повернул я в штрек, и он в штрек. В одном месте надо на четвереньках проползти, чтобы в рассечку выйти, — я прополз и слушаю. И он
за мной ползет… Слышно, как по хрящу шуршит и как под ним хрящ-то осыпается. Ну, тут уж, признаться, и я струхнул. Главная причина, что без покаяния кончился Степан-то Романыч, ну и бродит теперь…
«А впрочем, — опять размышлял Помада, — чего ж у меня нет? Силы? Есть.
Пойду на
смерть… Эка штука!
Только за кого?
За что?»
— Потому что после
смерти Егора Егорыча прошло всего
только шесть месяцев, и Сусанна, как, помнишь, на сцене говорил Мочалов, башмаков еще не износила […башмаков еще не износила… — слова Гамлета из одноименной трагедии Шекспира в переводе Н.А.Полевого (1796—1846), акт 1-й.], в которых
шла за гробом мужа.
— Но разве это может быть, чтобы в тебя заложено было с такой силой отвращение к страданиям людей, к истязаниям, к убийству их, чтобы в тебя вложена была такая потребность любви к людям и еще более сильная потребность любви от них, чтобы ты ясно видел, что
только при признании равенства всех людей, при служении их друг другу возможно осуществление наибольшего блага, доступного людям, чтобы то же самое говорили тебе твое сердце, твой разум, исповедуемая тобой вера, чтобы это самое говорила наука и чтобы, несмотря на это, ты бы был по каким-то очень туманным, сложным рассуждениям принужден делать всё прямо противоположное этому; чтобы ты, будучи землевладельцем или капиталистом, должен был на угнетении народа строить всю свою жизнь, или чтобы, будучи императором или президентом, был принужден командовать войсками, т. е. быть начальником и руководителем убийц, или чтобы, будучи правительственным чиновником, был принужден насильно отнимать у бедных людей их кровные деньги для того, чтобы пользоваться ими и раздавать их богатым, или, будучи судьей, присяжным, был бы принужден приговаривать заблудших людей к истязаниям и к
смерти за то, что им не открыли истины, или — главное, на чем зиждется всё зло мира, — чтобы ты, всякий молодой мужчина, должен был
идти в военные и, отрекаясь от своей воли и от всех человеческих чувств, обещаться по воле чуждых тебе людей убивать всех тех, кого они тебе прикажут?
— А оттого, — отвечает, — что мужик не вы, он не
пойдет к лекарю, пока ему
только кажется, что он нездоров. Это делают жиды да дворяне, эти охотники пачкаться, а мужик человек степенный и солидный, он рассказами это про свои болезни докучать не любит, и от лекаря прячется, и со смоком дожидается, пока
смерть придет, а тогда уж любит, чтоб ему не мешали умирать и даже готов
за это деньги платить.
Павел Григ<орич> (про себя). Однако для чего мне не ехать? что
за беда? пред
смертью помириться ничего; смеяться никто над этим не станет… а всё бы лучше! да, так и быть, отправлюсь. Она, верно, без памяти и меня не узнает… скажу ей, что прощаю, и делу конец! (Громко) Владимир! послушай… погоди! (Владимир недоверчиво приближается.) Я
пойду с тобою… я решился! Нас никто не увидит? но я верю!
пойдем…
только смотри, в другой раз думай об том, что говоришь…
К вечеру «преданный малый» привез его в гостиницу des Trois Monarques — а в ночь его не стало. Вязовнин отправился в тот край, откуда еще не возвращалось ни одного путешественника. Он не пришел в себя до самой
смерти и
только раза два пролепетал: «Я сейчас вернусь… это ничего… теперь в деревню…» Русский священник,
за которым
послал хозяин, дал обо всем знать в наше посольство — и «несчастный случай с приезжим русским» дня через два уже стоял во всех газетах.
— Ваше превосходительство, заставьте вечно бога молить, пожалейте меня, сироту, — заплакала Щукина. — Я женщина беззащитная, слабая… Замучилась до
смерти… И с жильцами судись, и
за мужа хлопочи, и по хозяйству бегай, а тут еще говею и зять без места…
Только одна
слава, что пью и ем, а сама еле на ногах стою… Всю ночь не спала.
Разумная жизнь подобна человеку, несущему далеко перед собой фонарь, освещающий его путь. Такой человек никогда не доходит до конца освещенного места, — освещенное место всегда
идет впереди его. Такова разумная жизнь, и
только при такой жизни нет
смерти, потому что фонарь не переставая освещает до последней минуты, и уходишь
за ним так же спокойно, как и во всё продолжение жизни.
Осталась ни вдова, ни мужня жена Аграфена Ивановна Мутовкина с шестерыми детьми, мал мала меньше… Поднимала их мать одного
за другим на ноги, но как
только подрастет работничек,
смерть то́тчас придет к нему. Осталась Аграфена с двумя дочерьми, и
пошло бабье хозяйство врознь да мимо.
Вот он
идет раз, видит сидит в лесу при чищобе на пенечке бурый медведь и говорит: «Мужик Афанасий травкой подпоясан, это я сам и есть коровья
смерть,
только мне божьих мужичков очень жаль стало: ступай, скажи, пусть они мне выведут в лес одну белую корову, а черных и пестрых весь день
за рога держут, я так и быть съем белую корову, и от вас и уйду».
Как ни бедствовала при жизни Марфа, но она жила аккуратно и, в виду получения будущих благ, не делала долгов; не то
пошло после ее
смерти. После нее один
за другим умерли ее два сына: Сергей меньшой и Александр, и остался в живых один
только Григорий, который, получив один всю материнскую часть, в самом непродолжительном времени наделал до 700 тысяч рублей долгу, и в 1840 г. правительство нашло нужным учредить над ним опеку.
После
смерти Анны Иоанновны, регент Бирон остался в Летнем дворце. Ему, обладателю 4 миллионов дохода, назначено 500000 пенсии, а родителям императора —
только 200000. Герцог Антон, попытавшийся показать свое значение, был подвергнут домашнему аресту с угрозой попробовать рук Ушакова, тогдашнего начальника тайной канцелярии.
Пошли доносы и пытки
за малейшее слово, неприятное регенту, спесь и наглость которого достигли чудовищных размеров.